Заведующий консультативного гематологического отделения с дневным стационаром по проведению интенсивной высокодозной химиотерапи, врач-гематолог, к. м. н. Моисеева Татьяна Николаевна удостоена почетного звания «Заслуженный работник здравоохранения Российской Федерации». Указ Президента Российской Федерации от 16.08.2021 № 467 «О награждении государственными наградами Российской Федерации опубликован на сайте http://publication.pravo.gov.ru/
В эксклюзивном интервью редакции сайта blood.ru Татьяна Николаевна рассказала о работе врача-гематолога, рисках профессионального выгорания и о том, почему лучшие врачи — это скептики.
Как все начиналось?
Окончив в 1984 году лечебный факультет Томского медицинского института и интернатуру по терапии, я три года работала терапевтом. Когда встал вопрос об ординатуре, я решила учиться гематологии, которая в то время не была представлена в медицинских учреждениях Томска, и поступила на кафедру гематологии Института усовершенствования врачей. Я попала на кафедру гематологии, где работали крупнейшие гематологи страны — Андрей Иванович Воробьев, Лев Иосифович Идельсон, Марина Давыдовна Бриллиант и другие. Это были не только умнейшие специалисты, но и блестящие учителя. После открытия в феврале 1990 года отделения гематологии и интенсивной терапии я начала работать в НМИЦ гематологии (тогда он назывался Гематологическим научным центром РАМН).
Почему вы выбрали гематологию?
Вначале я еще не представляла, насколько гематология — интересная специальность, но мне хотелось изучить что-то новое, научиться помогать тем редким гематологическим больным, которых я видела в начале своей работы. При этом гематология неотрывно связана с другими специальностями — терапией, хирургией, пульмонологией… Например, без точной диагностики инфекционных состояний, заболеваний легких, других внутренних органов нет гематологии. Она объединяет в себе все терапевтические и даже хирургические специальности.
Что самое сложное в работе?
Иногда очень тяжело поставить диагноз. Бывает довольно понятная ситуация — взяли анализ крови, увидели бласты — ясно, что речь идет об остром лейкозе. Хотя дальше тоже проводится довольно сложное и кропотливое исследование для уточнения диагноза и установления типа острого лейкоза. В других случаях для постановки диагноза нужно больше времени, например, при лимфоме нужна биопсия, целый ряд уточняющих диагноз исследований. Диагностика очень важна, и сейчас она совершенно другая, чем в пору начала моей работы гематологом. Сейчас мы уже не можем существовать без цитогенетики, без молекулярных видов исследования, без иммунногистохимии, иммунофенотипирования, и т. п. Все эти исследования влияют на точность диагноза, прогноз заболевания, выбор метода лечения.
Бывали периоды, когда вы хотели сменить специализацию?
Нет. Интересней специальности просто нет. Гематология развивается очень быстрыми темпами, буквально каждый месяц появляются новости по методам диагностики, по новым лекарственным препаратам. И все это очень быстро внедряется в жизнь. И 20, и 10 лет тому назад трудно было представить, что многие высокоточные молекулярные, цитогенетические, иммуногистохимические и другие методы обследования, а также глубоко специализированные схемы лечения будут настолько доступны. Например, когда 15 лет назад только появилась позитронно-эмиссионная томография, мы думали, что вряд ли сможем ее использовать широко у всех пациентов с лимфомами. А сейчас у нас есть возможность применить этот метод исследования и до начала лечения, и в процессе лечения, и после его завершения, а также в случае подозрения на рецидив заболевания, и это очень помогает в выборе терапии и контроле ее эффективности. Это же относится к молекулярным методам исследования, которые в корне могут поменять выбор терапии.
Многие врачи говорят, что они замужем за работой. У вас так же?
Можно и так сказать. У нас и дневной стационар, и тяжелые амбулаторные больные, мы находимся с ними на связи постоянно, круглосуточно, поэтому отвлечься от работы не получается.
Невозможно жить одной работой. Вы умеете переключаться?
Я люблю путешествовать, посещать театр и кино, но конечно очень большое место в жизни занимает работа, особенно такая интересная.
Вы начали работать при академике А. И. Воробьеве и продолжали работать при академике В. Г. Савченко, чему вы научились у светил гематологии?
Нас учили: скептицизму врача нет предела, только так можно дойти до истины и начать правильное лечение пациента. Когда же лечение не удается, долго потом анализируешь: все ли было верно, может быть, нужно было по-другому поступить, выбрать другую тактику? Наши учителя — и А. И. Воробьев, и В. Г. Савченко — учили нас не только лекциями и книгами. Мы видели их отношение к пациентам, их подробные клинические разборы. Ежедневные утренние конференции сами, по сути, были микролекциями по разным разделам гематологии. А. И. Воробьев был научным руководителем моей кандидатской диссертации, очень внимательно направлял и ободрял меня в работе. В. Г. Савченко с Е. Н. Паровичниковой организовали «Школу гематолога», в рамках которой уже три десятка лет два раза в год гематологи регионов и центра совместно обсуждают различные проблемы гематологии, делятся опытом, приглашают ведущих российских и мировых экспертов. Это бесценный опыт и бесценная возможность обучения.
Вы помните своих пациентов?
Конечно. Мы переживаем о каждом больном, очень радуемся, когда спустя годы они приходят здоровые, у многих из них уже свои семьи, дети. Но мы помним и больных, которых не удалось спасти, думаем о них. О том, как бы мы могли их лечить сейчас, и может быть, вылечить.
Как не допустить профессионального выгорания?
Когда ты работаешь в команде, видишь результаты работы и спасенные жизни, то это лучшая профилактика выгорания. Конечно, иногда приходишь в отчаяние, бывают же и неудачи в лечении, но все компенсируется, когда наступает выздоровление пациентов. Наверно, если бы не было возможностей помочь больному, врач перегорает, но когда ты работаешь на таком уровне и с такими возможностями, в такой потрясающей команде специалистов — это счастье.
